Аверин В. «Дубр» был за нами.— М., Политиздат, 1971. — С. 29—47
ПИСЬМА С ПЛАЦДАРМА
Редкой ленинградской семьи не коснулась своим крылом огненная буря, бушевавшая над Невской Дубровкой. Одни потеряли там своих близких, другие сами сражались за этот крутой невский берег. Очень немногим удавалось задерживаться здесь дольше трех дней. Поэтому рассказать на основе личных впечатлений о том, что происходило на этой героической земле в течение долгих месяцев боев, просто некому. Не случайно писатель С. С. Смирнов заметил как-то; «Еще ждет своих историков и писателей мученическая эпопея осажденного Ленинграда... Спросите воинов Ленинградского фронта, чем был для них «пятачок» у Невской Дубровки!»
Вот почему так ценны живые свидетельства участников беспримерной по ожесточению борьбы на плацдарме, написанные непосредственно на поле боя. Вот почему так волнуют документы, найденные на «пятачке» спустя четверть века после того, как здесь отгремели бои.
О людях чистой и смелой души, об их великой отваге и твердости духа рассказывают бумаги, сбереженные вестником из сорок первого.
Кто был на войне, тот знает, что она не любит пышных слов. Война — тяжкий и неизбежный труд. И нередко, поднимая бойцов в атаку, командиры от взводного до маршала — говорили просто:
— Ну что ж, пошли, ребята...
И шли. Без показной удали, без хвастовства, без многословных речей.
Так и воспринимали войну герои «Невского пятачка». О том, что это были настоящие герои, и свидетельствуют бумаги из старой полевой сумки. Вот обрывки справки, выданной 2010-м эвакогоспиталем красноармейцу 204-ro стрелкового полка... (имя не сохранилось) Федоровичу Анненко. Читаешь этот изодранный в клочья документ и поражаешься холодному бесстрашию и мужеству человека. В справке говорится, что Анненко в бою 20 августа 1941 года получил сквозное пулевое ранение правого бедра, а уже 24 августа выписался из госпиталя и денежным довольствием не удовлетворен. Нетрудно представить, как этот беспокойный раненый надоедал врачам, требуя немедленно отправить его в часть, в бой, и как он в конце концов ушел из госпиталя, хромая и опираясь на палку.
Человек не мог ждать. Человек торопился на работу, которую надо поскорее закончить, чтобы приняться за другие дела.
Несгибаемый характер людей, которых горькая необходимость заставила взяться за оружие и которые стали солдатами только потому, что надо было защитить свой очаг, своих жен и детей, четко виден и письмах, наспех набросанных перед боем. На выбеленных временем и непогодой листочках даты — 2, 3, 5 ноября 1941 года. Нет в этих письмах ни красочных батальных картин, ни рассказов о героических подвигах, ни бесшабашного ухарства.
«Про себя мне писать нечего; работа тяжелая и много. Немец выдыхается и понемногу сдает назад»,— сообщает жене красноармеец Громов. «Немец нас бомбит по-старому, но мы отвечаем ему еще крепче»; «Целый день немцы лежали и головы не могли поднять от нашего огня»,— докладывают своим родственникам другие солдаты.
И так во всех письмах. Сердечные поздравления по случаю Октябрьской годовщины, беспокойство о судьбе детей и близких, скуповатые строчки о суровом Фронтовом быте, о боевых делах, стремление отдать все свои силы делу разгрома врага. «В чем чем, а в деле обороны Родины каждый должен быть использован по его способностям, опыту и знаниям,— пишет брату красноармеец Николай Слезин, обескураженный тем, что его, специалиста по фортификации, назначили простым подносчиком патронов.— Если надо идти с винтовкой — идем. Страха и нас нет и смерти не боимся. Недаром мы потомственные путиловцы. Но погибнуть, не отдав перед этим все, чему научила нас Родина,— будет обидно».
И, словно отвечая Слезину, другой солдат в письме матери делится своими думами: «Время сейчас такое, что расстраиваться нельзя, Нужно воевать, и ничего тут не поделаешь. Скоро, мама, праздник 7 ноября, и как бы хотелось быть нам всем вместе, а мы все в разных местах, да теперь и не до праздников».
Война сорвала с насиженных мест, бросила в огонь людей разных возрастов, характеров и профессий. Четвертая рота формировалась, как видно, весьма спешно. В нее попали и старые питерские рабочие, и кадровые солдаты, и интеллигенты, и только что выписавшиеся из госпиталей ополченцы. Отборные ленинградские большевики, прошедшие великолепную политическую и трудовую школу, скрепили эту разноликую массу во вполне боеспособное подразделение, привили людям чувство фронтового товарищества.
И не случайно почти во всех письмах повторяются строки, подобные этим: «Живем по-старому. Товарищи по землянке очень хорошие, несмотря на то, что со многими только что успел познакомиться. Вечером иногда можно услышать гармонь или же кто-нибудь, лежа на нарах в блиндаже, напевает под гитару песни мирного времени. Если бы раньше мне кто-нибудь сказал, что и на фронте поют песни, ни за что бы не поверил. А вот ведь сам слушал и пел».
Читаешь эти письма с переднего края и поражаешься, как контрастирует их спокойный, будничный тон с тем, что творилось тогда на дубровской земле на самом деле. И невольно на память приходят слова, сказанные героем шолоховского рассказа «Судьба человека» Андреем Соколовым: «Бывало, напишешь, что, мол, все в порядке, помаленьку воюем, и хотя сейчас отступаем, но скоро соберемся с силами и тогда дадим фрицам прикурить. А что еще можно было написать? Тошное время было, не до писаний было, Да и признаться, и сам я не охотник был на жалобных струнах играть и терпеть не мог этаких слюнявых, какие каждый день, к делу и не к делу, женам и милахам писали, сопли по бумаге размазывали. Трудно, дескать, ему, тяжело, того и гляди убьют. И вот он, сука в штанах, жалуется, сочувствия ищет, слюнявится, а того не хочет понять, что этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаже нашего в тылу приходилось... Нет! На то ты и мужчина, на то ты и солдат, чтобы все вытерпеть, все снести, если к этому нужда позвала».
Вот такими солдатами, готовыми все вытерпеть, и были авторы писем с «Невского пятачка». И не нашлось среди них ни одного слюнтяя, который лил бы слезы над своей злосчастной судьбой и жаловался на невзгоды. Лишь изредка грозные будни «Невского пятачка» оживают в незатейливых солдатских строчках: «Пишу в землянке. Горит коптилка. Идет обстрел из минометов. В общем, шумовой джаз». «Вы, наверно, обратили внимание на сообщение в газете «Ленинградская правда» от 31 октября «Вести с Фронта» о действиях наших войск в районе Д. и А. Это описываются наши действия...»
Вот она, старая газета, которую воины малой ленинградской земли читали перед боем. Лозунги Центрального Комитета ВКП(б) к 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции: «Смерть гитлеровским кровавым собакам, стремящимся поработить и ограбить народы Советского Союза! Коммунисты и комсомольцы! Будьте в первых рядах борцов против немецко-фашистских кровавых собак! Кровь за кровь! Смерть за смерть!..» Бои на Волоколамском, Можайском, Малоярославецком, Тульском направлениях... Бесстрашные действия в тылу врага партизан Ленинградской области... Налет югославских партизан на итальянский гарнизон... А вот и «Вести с фронта»:
«Последние несколько дней наши части в районе пунктов Д. и А. вели активные боевые действия против сильно укрепившегося противника. Для того, чтобы выбить немцев с занимаемых ими позиций, надо было форсировать водную преграду, возле которой фашисты сосредоточили большое количество артиллерии и минометов.
В сложных условиях, несмотря на ожесточенный огонь противника, подразделения Конькова 1 под покровом ночной темноты форсировали водную преграду. Сразу же после переправы бойцы и командиры вступали в бой с врагом. Вначале на противоположном берегу был занят совсем небольшой клочок земли. Несмотря на исключительно упорное сопротивление немцев, героические защитники Ленинграда смело и отважно двигались вперед.
Пехотинцам пришлось преодолевать густые проволочные заграждения, минные поля, блиндажи, дзоты.
Подразделениям Андреева 2 и Мошошина активно помогала наша авиация. Летчики частей Данилова и Ерлыкина в условиях снегопада и сильной облачности по нескольку раз в день бомбили и штурмовали передний край обороны противника, его огневые точки и узлы сопротивления. Немало немецких разбойников истребили сталинские соколы...
Шаг за шагом выбивала наша пехота фашистов, заняв первую линию вражеской обороны. Озлобленные неудачей, фашисты предприняли контратаки, поддержанные яростным артиллерийским и минометным огнем. На участках подразделений Мошошина фашисты в течение дня переходили в контратаки по нескольку раз. Но все попытки немцев потерпели крах, они вынуждены были откатываться назад, неся большие потери.
________________________
1 Генерал-майор В. Ф. Коньков командовал 115-й стрелковой дивизией. 2 Полковник А. М. Андреев командовал 86-й стрелковой дивизией.
По показаниям пленных, в некоторых подразделениях немцы потеряли от 50 до 70 процентов личного состава. Наши части продолжают активные действия против врага, горя желанием на подступах к Ленинграду как можно больше истребить немецко-фашистского зверья».
Едва закончив эти бои, герои «Невского пятачка» сразу же стали готовиться к новому наступлению, чтобы к празднику прорвать блокаду. Командиры дивизии докладывали управлению Невской оперативной группы о том, что подготовка к операции далеко не закончена, в частях не хватает тяжелого оружия и боеприпасов, а солдаты валятся с ног от перенапряжения. Знал командующий и о том, что получивший свежие пополнения моторизованный корпус гитлеровского генерала Рудольфа Шмидта, очертя голову, не заботясь о флангах, рвется в эти дни к Тихвину и что поэтому нечего надеяться на встречный удар наших войск со стороны Волхова. Но обстановка в Ленинграде, где продолжали снижаться хлебные нормы и среди населения появились первые признаки дистрофии, была такой, что откладывать наступление было нельзя. Еще 12 октября Ставка решительно потребовала от командования Ленинградским фронтом закончить подготовку к овладению станцией Мга, которая должна быть взята и результате согласованного наступления 55-й, 54-й армий и Невской оперативной группы.
И вот — завтра бой. По древнему русскому обычаю солдаты вымылись в бане, сменили рубахи. Примерно в половине первого ночи пошел в баню. «Баня», конечно, в кавычках. Вырытая в холме землянка, закрытая от попадания мин и осколков достаточным накатом, была жарко натоплена. Как и следовало ожидать, внутри невозможно дышать от дыма. Однако все же рад, что мылся»,— говорится в одном из писем.
Предчувствием грозных событий дышат солдатские письма. «Настроение хорошее, поджимаем фашистов, и очень возможно, что на днях дадим им такого перцу, что не сразу опомнятся». «Писать больше некогда. Прощайте на всякий случай». «Нахожусь в окопе, предстоит двигаться вперед и потому пишу всего несколько строк. В ближайшие дни писать не буду, но вы не беспокойтесь. Всех крепко целую».
Как разительно отличаются эти суховатые простые строчки, свидетельствующие о спокойном мужестве советских воинов, об их непоколебимой вере в правоту своего дела, от того, что сообщали с этого же участка фронта в своих письмах на родину немцы. Германский солдат Генинг, убитый в сентябре 1941 года, в своем незаконченном письме жене жаловался: «Я хорошо отделался при последней атаке, хотя малость и мне досталось. Огонь русских был бесчеловечен. Наш полк имеет 190 убитых, без раненых и пропавших без вести. Каждый кусочек местности русские перепахали огнем всех видов оружия... Неделями мы не имели времени подумать о себе, так как мы жили, как животные, до сегодняшнего дня почти все время без воды...» В неотправленном письме сестре Герте солдат Гюнтер 21 сентября 1941 года хныкал: «Я сижу в окопе и хочу тебе написать пару строк. Русская артиллерия не оставляет нас в покое; стоит ей перестать, как начинает стрелять какой-то сумасбродный танк. Все это уже припирает к горлу. Погода стоит очень плохая. Три дня подряд шел дождь. Все сыро, а ночью иней и морозит. Мы находимся к югу от Ладожского озера».
Немного позднее гитлеровские «сверхчеловеки», закопавшиеся в звериные норы под Ленинградом, стали еще откровеннее. «...Фюрер обещал, что Ленинград упадет в наши руки, как спелое яблоко. Черта с два! Если что и падает на нас, так это снаряды и мины. Этот город заколдован, справиться с ним невозможно»,— писал гауптфельдфебель Мартин Моннер из 170-й немецкой пехотной дивизии. Ему вторил солдат Карл Процовский, служивший в 11-й пехотной дивизии: «Вчера в нашем бункере зашел спор: а что, если участь Ленинграда пришлось бы испытать какому-нибудь немецкому городу? Гельмут сказал, что подобные сравнения с русскими могут делать только идиоты. Наши бы такое не выдержали. А первыми бы подняли лапки кверху те, которые сейчас на всех перекрестках вопят о необходимости сражаться до полной победы».
Немцы под Дубровкой сидели в прочных блиндажах, расположенных в лесу, в достатке были обеспечены топливом, продовольствием и боеприпасами, и положение, в котором находился их противник, показалось бы им ужасным.
Советские солдаты занимали окопы, вырытые в береговом песке. При каждом разрыве снаряда или мины они осыпались. Песок забивал оружие, и оно иной раз отказывало в бою. Дров не было. Их с неимоверным трудом доставляли с правого берега. Защитники плацдарма получали урезанный блокадный паек. За их спиной шуршала ледяной шугой, исходила морозным паром Нева, простреливаемая многослойным огнем с трех направлений. А впереди стоял сильный и опытный, отлично вооруженный и привыкший к победам враг. Вдали рыскали по ночному небу тревожные лучи прожекторов, и багровое зарево поднималось над Ленинградом, где страдали от голода и вражеских бомб дети и жены героев «Невского пятачка».
И все же нет в красноармейских письмах ни уныния, ни растерянности, ни страха. В каждом несокрушимая вера в победу: «Скоро кончится плохое время — и как мы еще заживем!»; «Очевидно, придется всем нам еще потерпеть, но зато потом какими радостными покажутся и работа, и отдых, и, словом, все, вся жизнь!»; «Будем надеяться, что после окончания войны мы снова все вместе встретимся и отпразднуем нашу победу. Я вот уже полтора месяца участвую в сражениях с врагом, но все еще цел и здоров и чувствую себя прекрасно!»
Кто же написал эти строки, достойные мужей и воинов? Живы ли эти люди, как сложилась их дальнейшая жизнь? И кто же он, солдат, донесший до нас эту драгоценную ношу?
Полевая сумка и документы, хранившиеся в ней, скорее всего могли принадлежать офицеру, Уж не ротный ли командир, направляясь 5 или 6 ноября 1941 года в штаб батальона за получением боевой задачи, захватил с собой солдатские письма, чтобы сдать их на полевую почтовую станцию № 682? Да только не успел этого сделать... Вот он в списке — лейтенант Иван Иосифович Бешкенадзе, 1913 года рождения, член партии с 1939 года. Вот и его, на грузинском языке, письмо к отцу — старому Иосифу Тадеозовичу, что жил в те давние годы в солнечном Сочхети, близ Кутаиси...
ТОТ, КТО КОМАНДОВАЛ РОТОЙ
Журналисты из грузинской республиканской газеты «Заря Востока» охотно откликнулись на просьбу попытаться разыскать родственников Ивана Иосифовича, узнать о его судьбе и прислать в Ленинград перевод его письма. Прошло несколько недель, прежде чем они смогли сообщить о результатах своих поисков.
Надежд на то, что командир четвертой роты жив, у корреспондентов «Зари Востока» было немного. Поэтому они решили даже не вручать неотправленное письмо Ивана Иосифовича его родственникам, чтобы не бередить им старые раны, и сделали попытку стороной узнать о жизни и делах защитника невского плацдарма. Перед самым выездом в Сочхети разговорились с одним из кутаисских Бешкенадзе.
— Не знаете случаем Иосифа Тадеозовича Бешкенадзе?
— Сосо? Как не знать! Крепкий старик, шахтером в Ткибули работал, да и сейчас еще в колхозе трудится...
— A с сыном его Вано, с тем, что погиб на фронте, не доводилось встречаться?
— Погиб?! Не нашлось у немцев такой пули, которая могла бы сразить нашего Вано. Он жив и работает. До его дома отсюда рукой подать...
«Самая большая неожиданность,— писали в Ленинград тбилисские журналисты Ш. Гвинианидзе и Т. Мамаладзе,— заключается в том, что Бешкенадзе жив! Иван Иосифович работает преподавателем Кутаисского горного техникума, избран секретарем его партийной организации. Мы встречались и побеседовали с ним...»
В тот теплый и звездный вечер напрасно звал Ивана Иосифовича сосед, у которого за бутылкой доброго грузинского вина собрались гости. На улице кричали мальчишки, смеялась молодежь. Вано ничего не слышал. Перед ним на столе лежали старые, давно забытые листки. Много лет назад покрыл их молодой еще тогда лейтенант затейливой грузинской вязью:
«Привет, отец! Желаю всем доброго здоровья. Послал вам по почте деньги. Как хотите, так ими и распорядитесь. Дело в том, что я нахожусь в таком месте, где деньги мне не нужны. И еще — каждый месяц приходите в Ткибульский военный комиссариат и там получайте за меня деньги. Там узнайте, кто сейчас военным комиссаром, найдите его и скажите ему так: «Наш сын служит в Красной Армии средним командиром, сейчас находится на Ленинградском фронте. Он прислал на наше имя денежный аттестат и написал, чтобы мы ежемесячно получали его жалованье». Писать больше не о чем. Будьте счастливы. Я себя чувствую хорошо».
Прозаичные, спокойные строки. Ни слова о том, как сражается он, Вано Бешкенадзе, что ему довелось испытать и пережить, в какое гиблое место завели его от зеленого Сочхети дороги войны, пропахшие горелым железом, соляркой и пороховым дымом... Ни слова о том, что дерется он плечом к плечу с богатырями, которые под Невской Дубровкой начали торить блокированному Ленинграду путь на Большую землю, с богатырями, за геройскими делами которых с волнением, тревогой и надеждой следят жители великого города. Ведь тогда на берегах Невы не было человека, который не знал бы о том, что происходит на огненной земле плацдарма...
— Это письмо я написал вечером 3 ноября 1941 года на левом берегу Невы, около переправы № 7,— рассказывал Иван Иосифович.— Немцы находились близко, очень близко, били из шестиствольных минометов, забрасывали ручными гранатами. Мы научились возвращать врагам их «гостинцы». Солдаты хватали с земли не успевшие разорваться вражеские «колотушки» с длинными деревянными ручками и швыряли их обратно. Порой они рвались и воздухе, как шрапнель. Земля была перепахана снарядами не раз и не два, Питались мы скудно. Ребята так ослабли, что не могли поднять бревна. В ночь перед боем, в самый канун Октябрьского праздника, делили поштучно сухари и патроны. Какие люди гибли там! Цены им не было...
Вот и ожило казавшееся мертвым старое фронтовое письмо. Во весь рост поднялась из полустертых карандашных строк удивительно яркая и чистая судьба человека.
В армии капитан запаса И. И. Бешкенадзе с 1935 года. Служил в Тбилиси и Полоцке. Сразу же после окончания Московского командного училища имени Верховного Совета РСФСР получил назначение в действующую армию на Карельский перешеек. Водил в бой сначала взвод, потом разведывательную группу.
В начале Великой Отечественной войны лейтенанта Бешкенадзе вызвали в штаб фронта, где он получил назначение командиром четвертой роты в отдельном батальоне. Батальон готовили к уличным боям, к десантным операциям и бросали туда, где было всего труднее. Кремневые служили в нем люди, на подбор — ленинградцы, рабочие, коммунисты. Первыми шли в бой и от огня не прятались.
Боевое свое крещение рота приняла около Колпина. Отражали немецкие атаки, отбивались от гитлеровских воздушных пиратов, установив дегтяревский пулемет на самодельную турель — колесо от разбитой двуколки. С болью видели, как по Октябрьской магистрали под градом немецкой шрапнели прорвался в Ленинград последний поезд. Там же впервые услышали карающие залпы «катюш», повергавших врагов в панический ужас...
Прошлое вернулось к капитану запаса. И неодолимое желание вновь увидеть землю, за которую пришлось десятки раз рисковать жизнью, оторвало Ивана Иосифовича от семьи, от дел и заставило примчаться в Ленинград. В Дубровку. Приехал он не один — с сыном Георгием: пусть узнает, где воевал его отец, какой ценой добывались свобода и счастье...
Четверть века не был Вано Бешкенадзе в Ленинграде — с тех самых пор, когда его, тяжелораненого, доставили с поля боя в госпиталь. И теперь в первый же день после приезда старый ротный командир поехал туда, где давным-давно дрались его солдаты.
Рябая от бесчисленных воронок земля. Заросшие пожухлой травой осевшие окопы. А вот и обрывки спиралей из немецкой колючей проволоки. Четвертая рота рубила тогда ее лопатами, рвала «лимонками». До сих пор здесь на земле зеленеют стреляные гильзы, валяются искореженные пулеметные диски, погнувшиеся лопаты... Вот здесь, обливаясь кровью, упал ротный политрук Занкович. Сколько трудов пришлось положить потом, чтобы переправить его через Неву! В этой воронке умирал прошитый пулеметной очередью взводный командир. Не стонал, не просил помощи... Иван Иосифович нагнулся, поднял дырявую солдатскую каску, подозвал Георгия:
— Смотри, сынок. Учись, сынок, как встречают смерть. Выстрел сделан почти в упор. А солдат не отвернулся, до последнего мгновения смотрел в глаза врагу. Наш солдат, из нашей четвертой роты...
На старом поле боя воспоминания с новой силой нахлынули на капитана запаса.
— Было еще тепло,— рассказывал он,— когда нашу роту из-под Колпина перебросили в Невскую Дубровку. Дубровка горела. Жутко было смотреть, как вражеская артиллерия и пикировщики, с утра метавшиеся над Невой, один за другим сносят с лица земли дома, корчуют лес... Окопались мы на самом берегу реки, возле развалин бумажного комбината. Ночью, когда стихал огонь, бойцы пробирались в разрушенные цехи и приносили охапки бумаги. Ею вместо простынь устилали нары в землянках...
На том берегу, на «пятачке», уже не смолкая, грохотал бой. Лейтенант шарил биноклем по вражеским траншеям, изучал огневые точки, узлы обороны, подходы к ним. Немцы засыпали роту снарядами и мирами. Падали на позиции и фашистские «чемоданы», начиненные всякой пропагандистской чепухой. А наша артиллерия молчала. Снарядов было не так уж много — тут не разойдешься. Когда невмочь было cердцу, артиллеристы выкатывали на берег сорокапятку и били по немецким дзотам прямой наводкой — без промаха. Выскочивших из укрытия гитлеровцев добивали пулеметчики четвертой роты...
В роту прибывало пополнение: только что выписавшиеся из госпиталей бойцы, вооруженные кое-как и чем попало: пулеметами системы «ширпотреба и учебными винтовками. Дуги у «ширпотреба» не перегибались, катки были не деревянные, а металлические — неподъемные. Носить такие пулеметы на горбу было нельзя, можно было только перекатывать их по земле. А учебные винтовки с заклепанными на казенной части дырками годились только для штыкового боя. По ночам солдаты на дачных лодчонках переправлялись на левый берег и собирали там годное к службе оружие.
С оружием было туго. Как вспоминал впоследствии маршал К. А. Мерецков, под Тихвином в то время формировалась так называемая гренадерская бригада, которой командовал генерал Г. Т. Тимофеев. Вооружена она была почти одними ручными гранатами...
А потом настал черед и четвертой роты. Вырыв до самой Невы траншеи в полный рост, она по ним спустилась к воде, где уже колыхались на волне понтоны седьмой переправы. Крохотный военный катерок стремительно выволок их на середину реки, быстро отцепился, и огромные стальные ящики, переполненные людьми, своим ходом пошли на ту сторону. Мертвенный свет вражеских ракет вырвал их из темноты, и Нева вскипела от разрывов снарядов и мин, запузырилась под пулеметными очередями.
На узкой полосе прибрежного песка закоченевшая, промокшая рота привела себя в порядок, вздохнула полной грудью и бросилась на штурм вражеских укреплений, расположенных как раз напротив бумажного комбината. Отсюда немцы вели огонь по переправе, которая была видна как на ладони. Штыками и гранатами солдаты вышибли гитлеровцев, засевших в траншее на крутом берегу, в щепы разнесли пулеметный дзот и по лощине продвинулись до опушки недальнего леса, который существовал только на топографических картах. А на рассвете немцы пошли в контратаку и на пятьдесят метров потеснили роту к Неве.
— Эти пятьдесят метров были для нас дороже жизни,— вспоминал Иван Иосифович.— Мы дрались за них так, словно с потерей этого клочка земли навсегда теряли Родину. Но как только опустилась ночь, мы снова бросились в штыки и отшвырнули противника на его исходные позиции, Устланные вражескими трупами полсотни метров родной земли остались за нами...
А бой седьмого ноября я никогда не забуду,— продолжал ротный.— Готовились к нему, как к великому празднику. Надеялись сделать ленинградцам подарок — освободить дорогу для доставки в город продовольствия. Но сил у нас не хватило. Сумели только ворваться в немецкие передовые траншеи. Здесь, в ходах сообщения, опутанных колючей проволокой, в бомбовых воронках, в дыму и огне, закипела рукопашная. Многих мы недосчитались в тот день: ротного политрука, командиров взводов, лучших солдат.
В роте моей служили политбойцами три старых ленинградских коммуниста — пожилые люди, инженеры, ученые. Они были приданы взводам для ведения политико-воспитательной работы среди личного состава. В бою солдаты равнялись на них. После наступления в список безвозвратных потерь пришлось занести и этих золотых людей. Дорого заплатили фашисты за их гибель. Ночи напролет в поте лица трудились немецкие похоронные команды, вытаскивая своих мертвецов с нейтральной полосы перед Фронтом нашей роты...
Четвертая рота сражалась на «Невском пятачке» несколько недель. Каждая из них была подобна вечности, Иван Иосифович не терял присутствия духа и был уверен, как и сообщал об этом в письме отцу, что живет «очень хорошо».
Один из сослуживцев Бешкенадзе — москвич Борис Ефимович Иванов рассказывал, как однажды Вано вырядился в белый полушубок и поверх него натянул командирское снаряжение. Мишень на черном дубровском снегу получилась для вражеских снайперов отличная.
— Ты что, на гауптвахту захотел?! — раскричался командир батальона.— У меня и так командиров недостача, а ты под пулю норовишь!
Бешкенадзе так часто водил свою роту в атаки, что немцы знали его в лицо и в минуты затишья кричали в мегафон обидные слова:
— Здесь воюют ленинградцы. Им деваться некуда. А тебе, грузину, что здесь надо?
Стояла уже зима, в тот год особенно лютая, когда четвертой роте пришла в окопы смена. Командир подразделения, занявшего траншеи, в которых воевали солдаты Бешкенадзе, сказал на прощание:
— Отдай все, что можешь. Все пригодится.
И с благодарностью взял гранаты, патроны, даже ракетницу.
В тылу четвертую роту пополнили, помыли в бане, а потом снова бросили в бой. На этот раз солдаты перешли Неву по льду и атаковали немецкие укрепления около взорванного железнодорожного моста в районе Островки — Кузьминка, несколько ниже Дубровки по течению реки. В этом бою Иван Иосифович был тяжело ранен. Выходила его, поставила на ноги в госпитале около Финляндского вокзала в Ленинграде военный врач Дроздова.
— Этой русской женщине я обязан жизнью,— говорит Иван Иосифович,— Ленинград стал для меня родным городом. Вместе с ленинградцами делил я тяготы блокады, вместе с ними встречал победу.
За бои на «Невском пятачке» лейтенант И. И. Бешкенадзе был награжден орденом Красной Звезды. В строй его больше не послали. В запасном полку готовил он для действующей армии пулеметчиков, минометчиков, автоматчиков. В конце 1945 года был демобилизован.
ЭнциклопедиЯ
