Мы выросли. Мы помним — «Дубр» был за нами. 1971

Аверин В. «Дубр» был за нами.— М., Политиздат, 1971. — С. 100—110

МЫ ВЫРОСЛИ. МЫ ПОМНИМ

Дольше всех ждало получателей письмо, на котором время не сохранило ни подписи, ни даты, ни достаточно надежного адреса. Кому предназначались эти трогательные, проникнутые нежностью и заботой строки? Жив ли их автор или давно спит вечным сном, засыпанный жесткой дубровской землей, перемешанной с железом? Удалось ли ему сдержать обещания, которые он давал матери и жене, уходя на войну?

«Добрый день, здравствуй, дорогая моя жена Катя!

Шлю я тебе пламенный привет и желаю массу наилучшего, а главное — быть здоровой и веселой. Еще кланяюсь детям Лиде, Шурику и Вале. Пусть они растут, помнят меня и не ругают за то, что я о них мало заботился. Ведь я всю свою энергию тратил на то, чтобы вся семья была вместе. И только этого добился, а тут война. Ну, ничего, Катя, отвоюемся — все будет лучше!..

Еще кланяюсь матери моей Пелагее Николаевне, посылаю ей горячий привет и желаю ей счастья. А главное — скажи ей: буду жив — никогда ее не забуду.

Одна у меня к тебе просьба, Катя: береги детей, это наше счастье. Вот я если вернусь, то оправдаю всю твою заботу обо мне и о детях. До свиданья, крепко и много раз целую тебя, моя дорогая Катя, и вас, мои дети — Лида, Шурик и Валя. Писать больше некогда...»

Попытки отыскать получателя по нечеткому адресу, указанному на конверте, оказались тщетными. Но уже на другое утро после того, как письмо было опубликовано в газете Советская Россия, в Ленинградское отделение редакции пришла Лидия Васильевна Ильина — работница завода имени Козицкого. С трудом сдерживая волнение, она рассказала:

— Прочитала я последний номер вашей газеты, проплакала всю ночь, а сегодня отпросилась с работы — и прямо к вам. Ведь письмо, получателя которого вы разыскиваете, предназначалось нашей маме и нам. Не ждали мы, что получим от отца последний привет и последний его поцелуй. Валя и Шурик — это мои брат и сестра. Из нас троих только я одна помню отца и знаю его почерк. Когда папа ушел на войну, мне было одиннадцать, Шурику пять, а Вале всего два годика.

Вскоре пришел и брат Лидии Васильевны — Александр Соловьев, который работал электромонтером в научно-исследовательском институте электросварочного оборудования. Вместе мы отыскали в списке личного состава четвертой стрелковой роты пулеметчика Василия Егоровича Соловьева, 1908 года рождения, рабочего.

— Отец наш работал на стройках,— рассказали дети защитника Невского пятачка.— Жить нам часто приходилось порознь, и это очень беспокоило его. Потом мы получили квартиру в Ленинграде, и жизнь стала налаживаться. Но вскоре начались боевые действия на Карельском перешейке, отец ушел на фронт. Не усидел он дома и тогда, когда на нас напали гитлеровцы. Снова надел солдатскую шинель. Мы тогда гостили у нашей бабушки Пелагеи Николаевны в Калининской области. Фронт подкатился к самой нашей деревне. Жили мы почти на передовой, побывали и под снарядами, и под бомбами, но вот все уцелели, а отец...

Василий Егорович Соловьев в летних боях 1941 года был ранен, лечился в госпитале в Ленинграде, откуда по личному заявлению досрочно выписался и ушел на передний край. Жена его Екатерина Лаврентьевна выехала из Ленинграда, но добралась только до Мги. Дальше шла пешком—до деревни Переслегино Старицкого района Калининской области. От мужа вестей не было. И не знали в семье, где он воевал, в каких сражениях участвовал, какова его судьба.

Брат Василия Егоровича Александр погиб в бою, жена брата умерла в Ленинграде в 1942 году. Племянник расстрелян фашистами в Старой Руссе. Нет в живых и матери солдата Пелагеи Николаевны, которой пулеметчик Соловьев желал счастья и о спокойной старости которой обещал позаботиться. А вот Екатерина Лаврентьевна Соловьева жива, до сих пор работает в колхозе. И хоть не знала она о предсмертном завете мужа — беречь детей, свято его выполнила. Лида, Шурик и Валя работают на ленинградских предприятиях, растят ребятишек.

Много раз пытались дети узнать о судьбе Василия Егоровича, но ответ всегда был один: ничего неизвестно. В Куйбышевском райвоенкомате Ленинграда, которым он был призван в армию, сообщили, что рядовой Соловьев пропал без вести. Но Лидия, Александр и Валентина догадывались, что он погиб где-то недалеко от порога родного дома, и каждый год в День Победы ходили на Богословское или Пискаревское кладбище, где покоится прах многих защитников города. Ходили, чтобы поклониться памяти отца.

Получив последнее письмо Василия Егоровича, дети пулеметчика стали надеяться, что, может быть, отзовутся его однополчане и расскажут что-нибудь о том, как дрался с врагами их отец. И ожидание не обмануло их. Рабочий Антоновского рудника в Ан-жеро-Судженском районе Кемеровской области Алексей Александрович Бугликов написал, что служил в одном взводе с Василием Егоровичем.

Сам рядовой Бугликов в начале войны воевал на Карельском перешейке, где в августе был ранен. В роту лейтенанта Бешкенадзе он попал из батальона выздоравливающих и прослужил в ней недолго, так как в ноябре 1941 года получил на Невском пятачке еще одно ранение. По словам Алексея Александровича, он запомнил пулеметчика Соловьева потому, что тот попал с ним после ранения в один госпиталь. Лечились вместе и выписались вместе — 27 ноября 1941 года — и опять попали в одно подразделение, которое вело тяжелые бои под Колпином. Здесь, как сообщает Алексей Александрович, пулеметчик Соловьев был убит 29 ноября осколком снаряда.

— Я сам похоронил его,— пишет А. А. Бугликов,— и место помню. Осталось у меня в памяти это потому, что через два часа после того, как я предал тело друга земле, фашистская пуля отыскала и меня. Как меня вынесли из-под огня, как доставили в санбат — не знаю. Много дней лежал без памяти. На фронт я больше не попал. А свой первый и свой последний бой любой солдат помнит во всех подробностях...

Дети Василия Егоровича ездили в Колпино, но могилы отца не нашли. Слишком основательно перепахал эту многострадальную землю тяжелый лемех войны. Слишком много лет прошло с тех пор, когда прикрывал ее своей грудью и огнем своего пулемета рядовой Соловьев...

— Поплакали мы, конечно, над последним письмом нашего папы,— сказали молодые Соловьевы.— Но теперь уж не тяготят нас горькие слова «пропал без вести». Мы знаем и гордимся тем, что отец наш дрался на «Невском пятачке», где каждый был героем. Мама нам рассказывала, что он был человеком большой души и большой твердости. И мы уверены, что и солдатом он был настоящим и мужественно перенес все испытания, которые выпали на его долю. Мы никогда не забываем, что живем в городе, который и наш отец отстоял ценой собственной жизни. Был у нашего отца высокий долг — долг перед Родиной. И он выполнил его до конца. Отец завещал нам расти и помнить его. Мы выросли. Мы помним.

БЕССМЕРТНАЯ РОТА

Через несколько недель после того, как на старом поле боя под Дубровкой были найдены бумаги четвертой стрелковой роты, Тосненский горвоенком сообщил в Ленинградский областной военкомат:

«Останки неизвестного советского воина, обнаруженные недавно в районе бывшей деревни Арбузово на левом берегу Невы, погребены в братской воинской могиле с памятником, расположенной на Марьинском кладбище в городе Кировске. Взрывоопасные предметы, находившиеся вблизи останков воина, уничтожены».

В новом нарядном и зеленом городе, появившемся, как сказочная птица Феникс, из пепла левобережных рабочих поселков, обрел наконец покой вестник из сорок первого. И прощальным салютом ему был грохот ручной гранаты, которую он берег четверть века. А вот имя этого воина установить так и не удалось.

Зато ожили, заговорили старые солдатские письма. О великой народной беде и великом мужестве, о широкой и светлой русской душе поведали они. И о людях, которые в тяжкую годину не ожесточились, не зачерствели, а остались друзьями и братьями, сплотились в одну семью, где все пополам — и горе, и слезы, и последняя краюха хлеба, и крыша над головой.

Все письма, до самого последнего, вручены адресатам или их родственникам, И стало ясно: четвертая стрелковая рота жива. Сколько фашисты истратили на нее снарядов и бомб, свинца и огня, сколько раз они, наверно, рапортовали своему начальству, что она стерта с лица земли, утоплена в Неве, развеяна в прах! А рота жива —израненная, искалеченная, поредевшая, но жива!

И если трубач сыграет тревогу, четвертая бессмертная рота снова построится. С ротным командиром капитаном запаса Иваном Иосифовичем Бешкенадзе на правом фланге, со старшиной Николаем Жеребцовым — на левом. A те места, которые окажутся пустыми, заполнят молодые богатыри — сыновья тех, кто навеки остался под Дубровкой. Хорошие выросли ребята — в отцов!

Время донесло до нас живой голос лишь нескольких бойцов, уходивших с плацдарма в бой глубокой осенью 1941,года в самый канун 24-й, годовщины Октября. Но на «Невском пятачке» дрались сотни рот. И четвертая стрелковая была, наверно, не лучше других и не хуже. На этом самом 'трудном участке обороны города побывало более десяти воинских соединений, не считая отдельных полков и батальонов, История войн не знала такого: в общей сложности около десяти месяцев здесь шло форсирование широкой водной преграды, высаживались десанты.

Пехотинцы и саперы, моряки и танкисты, минометчики и артиллеристы постигали на «пятачке» грозную науку победы, учились презрению к смерти, закалялись и мужали, принимая на себя удары вражеского тарана. Невская Дубровка была той огнедышащей амбразурой, которую своей грудью прикрывали тысячи и тысячи ленинградцев и тех, кто в невиданных по ожесточению боях заслужил право называть себя гражданином великого города.

«Невский пятачок» яркой страницей вошел в историю героической обороны Ленинграда. Его защитники сделали этот маленький плацдарм на левом берегу Невы неприступным для врага, помешали ему начать генеральный штурм города, ценою беспримерного героизма, мужества, отваги помогли спасти колыбель Октября.

Опаленные огнем, грохочущие взрывами дни и ночи «Невского пятачка» ушли в историю. Но в памяти защитников легендарного плацдарма они остались навсегда, и подвиг их, как и подвиг наших далеких предков, защищавших храбро родную землю от врагов, будет вечно служить примером для грядущих поколений.

«Все мы испытали на «пятачке»,— пишет заместитель комиссара второго батальона Борис Иванов,— и голод, и смерть, и раны, Об этом плацдарме солдаты говорили, что там с трех сторон беда, а сзади вода. Но дрались мы там храбро, так как знали, что пути назад у нас нет, сзади — город Ленина. Ради него мы не жалели ни крови, ни жизни и клялись, что враг пройдет только по нашим трупам. Долго шли тут «бои местного значения». Но Ленинград имел значение для всей страны, и битва у его стен оказала огромное влияние на исход войны в целом. A ведь мы сражались на самом решающем участке обороны города. Среди бойцов разгорелось соревнование — кто больше истребит врагов. Я обещал довести счет священной мести до полусотни. Но обязательство свое не выполнил: когда покидал фронт по ранению, на счету моем была тридцать одна фашистская душа...»

«Истерзанный металлом «Невский пятачок» в период блокады во многом решал судьбу Ленинградского фронта, судьбу города,— говорится в письме бойца истребительного противотанкового дивизиона Алексея Павловича Коваленко, который закончил войну в Праге. Сейчас он живет и работает в Находке, на Дальнем Востоке.— Несмотря на неимоверные трудности, мы выстояли, не пустили немца в наш Ленинград».

«Наша четвертая бригада морской пехоты, действовавшая на плацдарме, наводила ужас на фашистов,— рассказывает инженер-лейтенант запаса Владимир Степанович Головатый из Ростовской области.— Нам поставили задачу удержать этот очень важный участок и затем продвигаться до Мги, куда должны были вырваться и войска 54-й армии Ленинградского фронта. Тем самым была бы снята блокада Ленинграда. Мы верили,что сумеем это сделать».

А вот что пишет офицер запаса Иван Васильевич Капустин, работающий в станице Львовской Краснодарского края:

«Бойцы, дравшиеся под Невской Дубровкой, всегда будут примером мужества, стойкости и отваги, Наш отдельный танковый батальон, в котором я командовал ротой, поддерживал горсточку матросов из морской бригады. В течение октября и ноября 1941 года мы сдерживали чудовищный немецкий натиск, но фашисты на нашем участке не продвинулись ни на шаг, Наоборот, им приходилось подаваться назад под нашими ударами».

Волнующие воспоминания прислал омич Иван Васильевич Максутов. «В сентябре сорок первого,— пишет он,— нас через Ладогу доставили в Ленинград, Шли по городу, усталые, запыленные, а ленинградцы бросали нам под ноги цветы и кричали «Ура сибирякам!», Через несколько дней на трамвае поехали на передовую,которая проходила вблизи города. Потом нас перебросили в Невскую Дубровку, где я попал в минометную роту, 21 октября переправились на «пятачок», Закопались в берег. Враг находился в трехстах метрах в сосновом бору. Здесь мы простояли больше месяца, вели огонь из минометов, а когда немец особенно наседал, брались за автоматы. В конце ноября на плацдарм переправили четыре танка «КВ», но все они были вскоре подбиты. Нам, четырем минометчикам, поручили держать оборону около одного из этих танков. Двенадцать дней — до 11 декабря — просидели мы там, но на восьмые сутки остались я да Зуев, боец из Ленинграда. У нас был пулемет, шесть автоматов и подходящее количество патронов. Около сотни гранат. Отдыхали мы так: Зуев сидит за пулеметом, а я дремлю за его спиной. Потом менялись местами. На ночь к нам в танк забирались снайперы. Немцы не жалели ракет, и даже ночью снайперам была пожива. 11 декабря я был ранен осколками ручной гранаты в голову, левый бок и обе ноги. Пока добирался до санчасти, получил пулевое ранение в руку. Ночью меня подобрали санитары. Лечился в Ленинграде. Здесь встретил и Зуева, который тоже был ранен...»

Для ветеранов плацдарма память о пережитых ими испытаниях священна. Сейчас уже немало сделано для того, чтобы воссоздать историю ленинградской «малой земли». Вышли воспоминания участников боев, создан совет ветеранов плацдарма, оставшимся в живых героям вручен нагрудный знак «Ветерану Невской Дубровки», В каждое второе воскресенье сентября старые солдаты собираются здесь, чтобы вспомнить свою тревожную молодость и преклонить колени у могил друзей, которым не довелось увидеть солнце Победы.

В Доме культуры в поселке Невская Дубровка создан Музей боевой славы. Вездесущие дубровские ребята снесли сюда все, что сохранила жестокая земля плацдарма: оружие героев, их личные вещи, документов, письма, Под стеклом хранится квадратный метр земли, взятой с бывшего «пятачка», Более десяти килограммов металла, полсотни пуль уместилось на этом метре! Юным следопытам удалось установить адреса многих защитников плацдарма, и ветераны прислали в музей свои воспоминания, фотографии, реликвии. Немало семей, считавших своих близких без вести пропавшими, узнали теперь о геройской их гибели.

Приводится в порядок и старое поле боя, Широкая, обсаженная молодыми деревьями и окаймленная красными полосами аллея пролегла к дубровскому обелиску. Границы плацдарма обозначены танками и пушками, поднятыми на гранитные пьедесталы, железобетонными надолбами, По одному из проектов здесь намечается посадить священную рощу и соорудить из камня огромную солдатскую пятерню, мертвой хваткой вцепившуюся в невский берег.

Пройдут десятилетия, пройдут века, а люди будут идти и идти сюда, как приходят они ныне на древние Куликово и Бородинское поля, и будут восхищаться мужеством и ратным искусством своих предков — тех, что в жестоких сражениях отбили у злобного и сильного врага легендарный «Дубр». И многие поколения ленинградцев на этой железной земле обнажат головы перед памятью воинов, которым бессмертный город на Неве обязан и жизнью своей, и своей воинской славой.

85 дней и ночей на этом перепаханном снарядами и минами клочке земли у Невской Дубровки, не затихая, грохотал бой. «Невский пятачок» — как прозвали его бойцы — стал школой мужества, символом бесстрашия, железной стойкости и презрения к смерти.

Героическим защитникам неприступного плацдарма на левом берегу Невы в долгие месяцы блокады посвятил свою книжку ленинградский журналист Виктор Аверин.