• СЛОВАРЬ

Из дневника ополченца — Невский пятачок (Воспоминания). Лениздат. 1977

Составитель К. К. Грищинский. Невский пятачок. (Воспоминания участников боёв под Невской Дубровкой в 1941—1943 годах). — Л.: Лениздат, 1977. — С. 18—28

ИЗ ДНЕВНИКА ОПОЛЧЕНЦА

Рано утром нас разбудил тревожный и громкий стук.

— Подъем! — возбужденно кричал дневальный. По коридору топали суетливо бегущие бойцы.

Через полчаса батальон уже стоял на улице. Повсюду: на лестнице вестибюля, возле подъезда, на дорожках Марсова поля — толпились женщины с пакетами и узелками, узнавшие неведомо каким путем, что батальон уходит.

Цепь трамваев вытянулась длинной лентой возле бывших казарм лейб-гвардии Павловского полка, где теперь находится Ленэнерго. Наконец нас разместили по вагонам. Проехали Петроградский район, потом Выборгский и въехали в самую отдаленную часть города — Лесное. Справа раскинулся парк Политехнического института. Вдали сквозь необычайно рано оголенные деревья виднелось длинное белое здание с большими окнами.

На дорожках сада и возле клумб с повядшими цветами толпилось множество людей с такими же канадскими винтовками, как у нас. По всей вероятности, большую часть добровольческих батальонов Ленинграда сосредоточивали в одном месте.

Нас вывели на аллеи парка перед главным. зданием института и построили в две шеренги. Мы ждем начальство. Вдруг наши длинные шеренги колыхнулись, строй стал выравниваться, из подъезда флигеля появились командиры и впереди человек с двумя ромбами в петлицах. Торопливым шагом пройдя вдоль строя, дивизионный комиссар остановился, что-то сказал сопровождающим и пошел назад. Сразу началась поспешная разбивка на новые подразделения. Людей выкликали, называли помер батальона, к которому их приписали,и направляли п соседний дом, где в бывшем общежитии студентов происходила раздача армейского обмундирования.

Шинель, гимнастерку, брюки я принял так торжественно и бережно, словно они производили меня в новый, высший ранг. И еще бережней нес гранаты и капсюли в специальной красивой упаковке, похожей на аптечные упаковки патентованных лекарств. Патронами снабжают в неограниченном количестве, их можно брать, сколько вместят карманы и подсумок.

Ночью, когда закончилось формирование нового подразделения, получившего название Пятый отдельный истребительный батальон, бойцов построили в большом широком коридоре института. У окна стоял наш новый комиссар товарищ Осипов. Он показался мне слишком скромным, может быть, оттого, что еще присматривался и людям. К его застенчивому виду не подходят внушительные ромбы бригадного комиссара, коричневое кожаное пальто и такая же фуражка.

— Меня зовут Владимир Александрович,— сказал он просто. Из дальнейшего разговора, когда он случайно вспомнил прошлое, я узнал, что в Красной Армии комиссар служил со дня ее основания, а в 1939 году уволился вчистую. А теперь вот добровольцем пришел в батальон...

...Перед Литейным мостом автобусы свернули влево и поехали по улице Комсомола. Куда же это? Кто-то высказал предположение, что мы переедем на левый берег Невы через Володарский мост, а оттуда, наверное, на Мгу...

Однако Володарский мост остался позади, и скоро мы въезжали в поселок Колтуши, где выстроились легкие коттеджи ученых-физиологов и знаменитые лаборатории Ивана Павлова. Значит, мы едем к Ладожскому озеру.

Шоссе прервалось, и потянулась скверная песчаная дорога. Гнилые мосты чуть живы и расшатаны настолько, что автобус медленно переползает через них, точно ощупью проверяя крепость трухлявых бревен.

Лес, сосны, великолепный запах смолы. Под ногами бледно-розовый сухой цветок — бессмертник.

Командир батальона, начальник штаба и комиссар ушли.

Приглядываюсь к тому, что делается вокруг, и не могу понять; с одной стороны дороги окопы отрываются бруствером на Неву, с другой — куда-то к северу, в чащу леса. По всей вероятности, это опорный пункт. Но неужели здесь, на правом берегу Невы, возможен бой?

Проходит артиллерия, и тягачи наполняют грохотом весь лес. Проехал длинный эшелон, груженный танками, затем долго тянулась вдоль полотна пехота. Бойцы шагали сосредоточенно и торопливо. И в этом общем, массовом движении я с удовлетворением почувствовал чью-то волю и единый план.

Когда нас подняли и повели, была уже ночь. В сплошном лесу еще таинственней сгущалась тьма. От полного неведения того, где враг, все старались не шуметь, и если переговаривались, то едва слышно, шепотом.

Пятнадцать километров — путь недлинный. Пройти его не представляло бы труда, но мы из автобусов выгрузили все: пулеметы, патроны, диски, ленты, а также продовольствие, выданное батальону на три дня. Это большая тяжесть, и на руках нести все эти ящики, мешки с консервами или крупой очень трудно.

Приказано располагаться на ночь. Скоро все улеглись.

На мягкой сырой земле, покрытой ласковым упругим мохом, засыпал батальон. Низкий туман покрывал бойцов, и казалось, что эту белую, колеблющуюся над нами массу можно толкнуть рукой.

Проснулся я от холода, который пронизывал все тело. Батальон тронулся вперед по топкой и мокрой просеке. Продвигались медленно, так как следили за тем, чтобы роты и взводы не перемешивались между собой. За два часа мы одолели всего каких-нибудь шесть километров.

Но вот впереди, между деревьями, показались блиндажи, потом глубокие ходы сообщений. Очевидно, уже дошли. И верно: здесь батальону приказано располагаться и занять укрепления вдоль берега Невы. Повеселев, бойцы спускались в незнакомые траншеи, словно к себе домой. Кто-то погладил свежесрубленные прутья фашин, плотно прижатые к земляным стенкам, оплетенные толстой проволокой.

Ольховый перелесок выходит на самый берег. Внизу, под обрывом, течет Нева. Напротив, на той стороне, тоже лес, но только уже сосновый. Левей — деревня, а справа-огромный железнодорожный мост.

Батальон получил для охраны участок берега около двенадцати километров. Каков профиль берега, какие там имеются укрепления и где они размещены — неизвестно даже в штабе Невского укрепрайона, в чье распоряжение прибыл батальон.

— А план обороны приказано составить к утру,— ворчит Сазонов, прищуривая один глаз. Как первый помощник начальника штаба, он должен подготовить план согласно полученной задаче. По ротам дано указание найти и выслать в штаб топографов, а пока отправляют меня, как бывшего офицера инженерных войск, составлять схему береговых укреплений.

Почти весь день занимался съемкой берега, побывал в ротах. Там всюду уже кипела хозяйская кропотливая работа. В первый день прихода на Неву нам показалось, что укрепления сделаны превосходно, но скоро обнаружилось немало всяческих изъянов. Началось дооборудование рубежа. Отрываются новые ходы сообщений, запасные огневые позиции, расчищаются секторы обстрела, переделываются амбразуры и, что особенно заметно, маскируются окопы и стрелковые ячейки; их покрывают добротными накатами и сверху в толстый слой земли сажают целые кусты.

Вечером в расположении первой роты раздалась стрельба. По каким-то неуловимым признакам почувствовалось сразу, что там происходит что-то весьма серьезное. Бросаюсь в штаб. Вокруг избы цепочкой стоят бойцы. Рядом проскакивает длинный начальник связи инженер Ходасевич, на ходу перетягивая кобуру ближе под руку. Прислонившись ухом к трубке, в распахнутой шинели склонился к телефону помначштаба Сазонов. Посреди избы, сурово поджав губы, остановился командир батальона Мотох в своем неизменном легоньком плаще вместо шинели. Из трубки отчетливо доносится певучий голос командира второго взвода первой роты.

— Что происходит, Фридман? — звонко кричит Сазонов.

— Немец на лодках переправился на островок...

— Тут оказался остров... Метров тридцать от северного берега... А может, больше, я не мерил...

— Выводи людей на стык... Свяжись немедленно с четвертым батальоном.

В светлых глазах Сазонова появляются злобные колючки.

— Шляпы! — Он быстро оборачивается к Мотоху и спрашивает:— Разрешите действовать?

— Да, да! — значительно произносит Мотох, и его замкнутая сосредоточенность сейчас производит нужное впечатление.

У выходных дверей Сазонов наталкивается на меня:

— А ну, беги к зенитчикам! Во что бы то ни стало приведи на берег хоть одно орудие! Все! Действуйте!

Выскакиваю наружу. Стрельба на берегу то затихает, то вспыхивает вновь.

На ближайшем поле нашел не только батарею, но и штаб 21-ro зенитного дивизиона.

В землянке сидел молодой капитан с бородкой и читал газету. Я назвал себя, он приподнялся: Капитан Соколовский, командир дивизиона.

— Немцы на островке! — торопливо сообщаю я, стараясь точнее подбирать слова.— Возле Кузьминок. Их надо выбить с вашей помощью. Другой артиллерии у нас нет.

— Пригнать два тягача! Орудия второе и третье на берег.

Мы быстро вышли из землянки. На поле возле орудий бойцы уже готовились к выезду. Мы побежали туда, где продолжалась перестрелка. Артиллеристы уже начали валить топорами ольху и, прорубив просеку метров в тридцать, выкатили два орудия на высокий берег.

Со стороны небольшого буйно заросшего кустами островка полетели пули вражеских автоматчиков. Они со звоном ударялись о броневые щиты или противно чмокали при попадании даже в тоненькие ветки.

Только зенитки дали два залпа, как на реке за островком показались гитлеровцы. Сидя в лодках, они торопливо гребли, продолжая все время вести огонь. Лес мешал нам повернуть орудия вправо, куда, угоняемые стремительным точением, уплывали лодки. Немецкие солдаты в касках пытались, очевидно, скрыться за гранитными быками моста. Мы ждали, что сейчас на них обрушится соседний с нами четвертый батальон. Но батальон молчал. Лишь отдельные редкие выстрелы раздавались с его участка... Когда бойцы 1-й роты заняли островок, то обнаружили на нем четыре трупа врагов, но без оружия.

Все связи с прошлым и с мирной жизнью как будто порвались. Сейчас есть только одно чувство: вот этот «мой», небольшой участок земли на берегу Невы я должен всеми силами защищать.

Снова отправляюсь на берег реки. Надо еще раз посмотреть оборудованные нашими ротами укрепленные пункты и пулеметные гнезда, чтобы точнее отметить на карте их расположение. Где-то уже совсем недалеко, за низким лесом на левом берегу, идет ожесточенный бой. По звукам то затихающей, то яростно нарастающей перестрелки пытаюсь себе представить, что там происходит.

Подойдя к Дубровке, я заметил, что магазины и дачи уже пусты. Утром здесь еще работал ресторан, теперь он закрыт. Огромные двери сбиты с одной петли и криво повисли. Вокруг никого. Часть бывшего дома, где мы помещались, словно вырвана прочь, и тут лишь торчат свежие острые зубья расщепленных бревен. Только глубокой ночью мне удалось отыскать штаб батальона. Он разместился временно в небольшой избе.

В комнате было много людей. Прежде всего я увидел сидевшего за столом комиссара Осипова. Возле стены сидел на табуретке капитан Мотох. На скамьях разместились ротные командиры, начальник связи и несколько взводных. Шло совещание. Докладывал Сазонов. Вопрос касался важнейших дел: того, что часть приготовленных нам укреплений приходится оставлять и сооружать новые, более удобные для обороны. В секторах обстрела нескольких дотов обнаружены «мертвые пространства», и поэтому стальные неуязвимые сооружения в какой-то, мере теряют смысл, Кроме того, еще до сих пор на стыках рот не налажена толком огневая связь.

У большого дома в Плинтовке, где разместился штаб только что прибывшей 115-й стрелковой дивизии,— два часовых, а дальше, у сараев, еще посты. Вслед за товарищами вхожу в помещение. Вокруг стола сидят командиры полков и батальонов.

Первое, что бросилось мне в глаза, — это страшное утомление людей. Начальник штаба дивизии полковник Симонов, подперев ладонью щеку, не раскрывает глаз. Можно подумать, что он спит. Но он все слышит. Командиры докладывают о численности своих подразделений и качестве позиций, которые им отвели. Когда доходит очередь до нас, подымается Сазонов и, сообщив общие данные, решительно останавливается на том, что нас тревожит: наши пункты боепитания находятся в Ленинграде, более чем в 25 километрах от передовой.

— Четыре бельгийских и один «максим» на каждую роту, товарищ полковник.

— Что? — с недоверием переспрашивает Симонов.— На роту? — И вдруг загорается:— Уважаемый... Это же великолепно!

Все присутствующие поворачиваются к нам, командирам истребительного батальона, смотрят на нас с завистью и почтением.

...Где-то далеко, у Мги, зарницы от непрерывной орудийной стрельбы. В небе над Дубровкой кружат немецкие бомбардировщики. Они заходят уже в третий раз. Тоскливо смотришь вверх: а где же наши? Но их все нет. Насчитываю 25 «юнкерсов», бомбящих комбинат. Взлетают глыбы земли, железо, обломки зданий.

Самолеты приходят и уходят, как по конвейеру. И по этим яростным атакам с воздуха мы уже чувствуем, что приближается решающий для Ленинграда час.

...В окопах первой роты царила странная и напряженная тишина. Бойцы прильнули к амбразурам и смотрели на левый берег Невы. А там — открыто, уверенно и нагло окапывались гитлеровцы. Мы видели отчетливо и ясно их фигуры, движения. Между лесочком и домами рабочего поселка проползали танки, торопливо сновали грузовики, мелькали юркие связные-мотоциклисты...

— Товарищ Иванов, почему у вас не ведут огня?— обернулся я к лейтенанту в черной морской шинели.

— Запрещено стрелять,— ответил он категорично, словно хотел сказать: «Обсуждать приказ не имею права».

— Но ведь противник виден! Он готовится к переправе, черт возьми!

Лейтенант, сощурившись, смотрел куда-то в сторону.

— У меня всего по тысяче патронов на пулемет. И к винтовкам еще не подвезли запаса. А когда подвезут — не знаю.

— Товарищ капитан,— осторожно обращается ко мне связной,— здесь нужен снайпер. Тогда сохраним патроны.

Он исчезает и скоро возвращается с худеньким, среднего роста человеком.

— Настоящий снайпер. Из нашего Горного института, тоже студент, Пчелинцев.

Всматриваясь в пришедшего бойца, я спрашиваю его:

— Можете остановить машину или опрокинуть мотоциклиста?

— Тогда застопорьте дорогу. Бейте каждого, кто, появится в этом месте.

Пчелинцев долго смотрит в амбразуру, затем поднимает винтовку таким движением, в котором чувствуется спокойная уверенность в своем мастерстве.

Впереди дорога, открытая метров на полтораста вправо от серого здания ГЭС, На дороге сейчас нет никого. Вдруг слева выскакивает мотоциклист. И время сразу становится медленным и тягучим. Вот мотоцикл проехал уже полпути. Почему же Пчелинцев ждет? Сейчас немец скроется за рощей. Раздался выстрел — и, словно наткнувшись грудью на преграду, человек в серой куртке вскинул руки и опрокинулся назад, затем вместе с машиной нырнул в кювет. И тут же раздался еще один выстрел, где-то справа от нас. Показавшийся на дороге солдат согнулся, скрючился и исчез за домом.

— Хорошо! — закричал я в волнении, подбегая к Пчелинцеву.— Очень хорошо. Вот вам и напарник. Боец Лобасов? Тоже ваш институтский? Вот и хорошо. Продолжайте вдвоем!..

Мимо нас куда-то в лес ползут с мешками и разным скарбом обитатели Дубровки. Уже вторые сутки они перебираются в болота, в глушь, где отрывают себе землянки, и переносят туда из своих квартир хозяйственную утварь: мебель, стертые метелки, ведра и всевозможные часы как символ неизменно движущейся жизни. И часы, повешенные на деревья, продолжают мерить время.

Люди готовятся в землянках переносить лишения и голод. Здесь недалеко их дома, вернее, пепелища их домов. Люди не верят, что враг на берегах Невы удержится долго, не представляют, что впереди зима, которую, возможно, придется пережить под огнем. И потому они не хотят отсюда уходить. Но оставлять их невозможно,— здесь тылы боевых частей.

Дивизия Донскова перебралась на правый берег Невы и заняла позиции к северу от нас. В связи с этим приказано проверить огневую связь с нею на левом фланге.

На левом берегу у фашистов — движение машин, иногда вспыхивающие фары, окрики и даже песни.

— Одурели от своих успехов.— злобно щурясь, говорит Сазонов.

Через час добираемся до того дота, где помещается командир роты Рундквист, уже завоевавший себе своей распорядительностью общее и безусловное уважение.

Сазонов остается здесь о чем-то договариваться с командиром, а мы с политруком Кувариным, путиловским рабочим, партизаном девятнадцатого года, идем смотреть секторы обстрела станковых пулеметов. Он сухонький старик, немного ниже меня ростом, подвижен и, очевидно, крут.

В роте Рундквиста и Куварина везде порядок. Бойцы со вкусом оборудуют новые глубокие ходы сообщения и запасные огневые точки.

Наш разговор прервал взволнованный боец, прибежавший с наблюдательного пункта. С трудом переводя дыхание он доложил, что гитлеровцы готовят переправу.

— Готовят? — резко повторил Куварин.— А точнее?

— Плоты идут. И огоньки мерцают, точно кто морзит.

— Тревогу,— негромко приказал Куварин и побежал к реке.

В рассветной серой пелене довольно ясно выделялись плоты, плывущие к нам из-за поворота. И огоньки действительно то вспыхивали, то погасали с ритмичностью, похожей на сигналы. Казалось, что плотами кто-то управляет. Но вдруг, попав в стремительную струю потока, плоты понеслись вниз, и на бревнах появились язычки огня. Все стало ясно: сигналы «подавали» тлеющие бревна.

— Им перед штурмом надо узнать систему нашего огня. Не выйдет!

Плоты, мерцая, уходили в темноту, и наш батальон и молчании пропускал их вниз. Очевидно, эта тишина привела врага в ярость.

И три тяжелых пулемета, словно в отместку, прошили трассирующими пулями наш берег.

— Придется поговорить, коли хотят такого разговора. Пойдем.

Мы вошли с ним в маленький, но очень хорошо расположенный дот с пулеметом. Куварин красиво заправил ленту и, втянув голову, стал всматриваться в противоположный берег.

— Начнем,— Политрук строго посмотрел вперед, и пулемет его заговорил. Крепко вцепившись пальцами в трепещущие ручки, Куварин как бы слился с пулеметом. Противник тотчас перенес огонь на нас, и началась дуэль. Политрук рывками перебрасывал огонь с одного пулемета на другой, используя как ориентир не только вспышки вражеских очередей, но и трассирующие пули.

— Тоже мне стрелки,— пробормотал Куварин. И он опять обрушил огонь на обнаруживший себя слева пулемет. Так, ловко маневрируя, он скоро заставил его замолчать. Политрук выиграл поединок.

...Незаметно наступило утро. Снова я зашел в тот дом, где каждый день теперь сходились снайперы Пчелинцев и Лобасов. Сейчас они тоже оказались там, и оба напряженно глядели в свои бинокли.

На самом краю обрыва, возле селения Московская Дубровка, растянувшись в длину на полтораста метров, плечом к плечу стояли женщины, прижимая к себе детей, а за ними виднелись гитлеровцы, сооружавшие укрепления.

— Ждать. Терпеливо ждать. И при первой возможности — огонь! И скажите политруку Мирончику, чтобы oн сейчас же сообщил об этом бойцам. Пусть видят!

Из книги: Щеглов Дм. В ополчении. М., Воениздат, 1960, с. 26—83.
С сокращениями и исправлениями.